* Валь В.В. – генерал от кавалерии, в 1892-1895 гг. петербургский градоначальник.

Новый 1893 год Николай встречал не с возлюбленной Малей в их "гнездышке", а с матерью и отцом. И никакого душевного дискомфорта по этому поводу не испытывал. Цесаревич записал в этот день в дневнике:
«31 декабря. Милый Аничков сиял электричеством. В 7 с половиной пошли к молебну. В 12 часов втроем – я с Папа и Мама встретили Новый год. Дай Бог, чтобы он был такой же, как этот».
Что ж, Новый год – праздник семейный. И, наверное, родители были счастливы, что сын встречает Новый год в их компании, хотя мог бы найти для себя более веселое и озорное общество в канун новогодия.
Вот только пожелать вместе с Ники, чтобы и следующий год был таким же, как прошедший, Александр вряд ли захотел бы.
В 1892 году у Александра III настроение все чаще унылое, его одолевают болезни: мучают постоянные простуды, беспокоят почки, сердце – и… грустные мысли об одиночестве. Дети вырастали и постепенно отдалялись от отца; Ники, Солнечный лучик, давно жил своей жизнью и все меньше и меньше света дарил отцу; близких людей, друзей, таких, которым можно доверять и на которых можно полностью положиться, рядом с ним все меньше; единственный друг – это верная Минни, и как только она надолго уезжает из дома, император не в силах совладать с тоской. Письма, которые писал Александр Александрович жене в 1892 году, очень грустные…

Александр III и Мария Федоровна в 1892 году

«…Ники отправился в Петербург и, кажется, хочет остаться там до четверга, что он там делает, как проводит время, я не знаю, а он, если его не спросить, сам ничего не говорит»…
«Ники обедает сегодня у Черевина, который, кстати, вчера был не в духе и прескучный за обедом, да и все общество небольшое, но прескучное, так что сегодня я воздержался кого-либо приглашать, а была закуска у меня в кабинете, и я ел один. В подобных случаях страшно недостает хотя бы собаки; все же не так одиноко себя чувствуешь, я с таким отчаянием вспоминаю моего верного милого Камчатку*, который никогда меня не оставлял и всюду был со мной; никогда не забуду эту чудную и единственную собаку! У меня опять слезы на глазах, вспоминая про Камчатку, ведь это глупо, малодушие, а что же делать – оно все-таки так! Разве из людей у меня есть хоть один бескорыстный друг, нет и быть не может, а пес может быть, и Камчатка был такой.
Сегодня завтракал с Мишей и Беби [младшей дочерью Ольгой] втроем, а потом они были у меня в кабинете и смотрели картинки. Эта такая радость и такое утешение иметь их при себе, и они так милы со мной и вовсе мне не мешают. (…)
Беби принесла мне утром фиалки, они так чудно пахнут; как жаль, что ты не можешь ими наслаждаться, да и вообще, что уехала как раз в лучшее время года для Гатчины, и так пусто и грустно без тебя, моя милая душка Минни. Я был в твоих комнатах, был в спальне, так все тихо, пусто, помолился перед нашими образами,  постоял и грустный вернулся к себе!»
Читая письма и дневниковые записи, сделанные рукой Александра III, невольно обращаешь внимание на одну вещь – чувства в этих строках сквозят самые искренние, а вот язык простоват, без налета искусственно выработанного литературного «изящества». Иногда на это указывают, как на свидетельство недостаточной образованности государя. Но на самом деле причина совсем иная – первыми учителями русского для царских детей были кормилицы, крестьянские женщины, проводившие со своими питомцами ранние годы их жизни почти неразлучно. И вот их-то деревенский просторечный говорок и усваивали малолетние великие князья на всю свою жизнь.
Отсюда, вероятно, и вечные «душки», как главное выражение ласки, любви и нежности по отношению к жене и детям. Ну не слышал маленький Александр Александрович других ласковых слов, когда учился говорить!

Александр III с женой, детьми и Камчаткой в Гатчине

В апреле 1893 года императрица уехала в Аббас-Туман навестить Георгия. Сына по-прежнему беспокоили легкие. Врачи рекомендовали ему горный климат. Георгий почти безвыездно жил на Кавказе. Император, оставшийся в Гатчине, страшно тосковал в разлуке с женой, а Ники даже и не подумал, что надо больше внимания уделить отцу – эгоизм молодости редко позволяет взрослым детям замечать настроения близких. Александру же казалось, что дети его забыли и вообще больше не любят, что он никому не нужен,  и все вокруг представлялось ему в мрачном свете.
Марии Федоровне он писал 16 апреля 1892 года, многословно, не очень-то гладко, но с неприкрытой болью, сквозившей в каждой строке:
«Моя милая душка Минни!
Как скучно и грустно оставаться так долго без писем от тебя; я до сих пор не получил твоего письма, которое ты послала из Владикавказа. Из телеграмм твоих я вижу, что ты очень довольна Аббас-Туманом и что вы весело и приятно проводите время; радуюсь за вас, но грустно не быть вместе там!
Здесь мы живем тихо, скромно, но невесело. (…) Ники все еще в Петербурге, что он делает, не знаю, он ничего не телеграфирует, не пишет и не спрашивал у меня какие-либо известия от тебя. Я должен сознаться, что для меня лично это приятно, так как здесь он скучает, не знает, что делать, а знать, что он останется здесь только по обязанности, и видеть скучающую фигуру для меня невесело, и с маленькими детьми гораздо лучше, и они, и я довольны, и нам отлично вместе.
Вообще, когда дети подрастают и начинают скучать – дома невесело родителям, да что делать? Так оно в натуре человеческой. Да и Ксения теперь меня вполне игнорирует, я для нее совершенно лишний; разговоров никаких, никогда ничего не спрашивает, ничего не попросит, а я рад был бы так сделать ей удовольствие хоть в чем-нибудь. (…) Меня это очень, очень огорчило, но я не хотел об этом говорить, потому что мне слишком тяжело, а главное, к чему? Если этого чувства ко мне у нее нет, это значит, я виноват: не сумел внушить ей доверия и любви ко мне. (…)Я должен сказать, что постоянно радовался и ждал того времени, когда она подрастет, чтобы с ней кататься, ездить в театр, увеселять ее, но ничего этого нет; я ей не нужен, со мной ей скучно, и ничего общего между нами нет, только утром поздороваемся, а вечером – спокойной ночи, и все! Умоляю тебя ей ничего об этом не говорить, будет еще хуже, так как будет ненатурально, а для меня еще тяжелее, и окончательно это ее оттолкнет от меня. Я бы ни за что не сказал тебе об этом, да так уж с сердца сорвалось, слишком долго держал в себе и теперь, так как я один и далеко невесело мне, все это и вырвалось из груди!
Тоже и Жоржи меня ужасно огорчил за эту зиму, написал только одно письмо, и это еще в ноябре, после Крыма. К моему рождению я не получил ни одной строчки от него, мало того, он пишет тебе одно письмо, из Аббас-Тумана в самый день 26 февраля, (…) и ни одного слова поздравления или пожелания тебе и мне. Все это меня мучило за эту зиму, которая и без того была невеселая, но я не хотел об этом говорить – слишком тяжело было, но теперь все равно сорвалось, так уж нечего делать!
Вот из всего этого и выходит, что для меня только утешение и радости от Миши и Беби и, дай Бог, чтобы это было всегда и на будущее время, хоть эти дети мои будут любить своего Папа и будут его утешением и радостью. Но довольно об этих грустных впечатлениях, что раз пропало, того не вернешь!»
Мария Федоровна почувствовала, что муж близок к отчаянию – каждая мелочь обижает, кажется поводом для горя, и словно бы даже слеза прячется среди строк его письма… Надо было успокоить, утешить дорогого Сашу. Но его нападки на старшеньких, самых любимых, рвали ее сердце.
Заступиться за детей, вывести их из-под удара отцовского гнева – вот, что следовало предпринять в первую очередь!

Пикник в лесу

Примирить близких и восстановить мир в семье! Любящая мать и жена берется за дело как истинный дипломат:
«Весь день я думаю о тебе с грустью и настоящей тоской. Мне тебя страшно не хватает. А мысль о том, что ты сейчас так страшно одинок и печален в Гатчине, буквально всю меня переворачивает. Я не могу тебе этого описать. Она мне омрачает всю радость моего пребывания рядом с Георгием. Я, находясь здесь, чувствую каждый момент твоего одиночества и затворничества там. Если бы ты только мог приехать! Все было бы по-другому, весело и приятно для меня. А так я все нахожусь между двух огней, и это настоящее мученье!..
Однако должна тебе сказать, что все, что ты пишешь в отношении детей, несправедливо. Как ты только можешь допустить мысль, что ты для них ничто! И что они тебя не любят! Это почти сумасшествие, мой дорогой. Я так огорчилась из-за тебя, что даже плакала и не могла заснуть вчера вечером, так меня это взволновало и перевернуло! Да, действительно, Ксения не умеет показать то, что она чувствует. Я ей часто говорю об этом. Но ведь это скорее от ложной скромности, а вовсе не из-за отсутствия любви и внимания к тебе. Как только тебе такое могло прийти в голову? Ты действительно несправедлив! Конечно же, я им об этом ничего не скажу. У них волосы встанут дыбом от отчаяния. Но в нужное время и в нужном месте я им дам понять это с моей стороны. Георгия я уже спрашивала, почему он писал тебе так мало этой зимой. Он ответил мне с характерной ему скромностью, что боялся тебя утомлять ответами ему, несчастный! Естественно, это не причина. Он мог тебе писать, не дожидаясь ответа на каждое письмо. Но все-таки он делал это не из-за отсутствия намерения! Твои подобные мысли заставляют меня страшно страдать. Я чувствую себя просто несчастной! Я по собственному опыту знаю, какое зло подобные мысли могут причинять и как от них можно страдать! Но в данном случае они действительно несправедливы. Слава Богу, что двое младших детей приносят тебе радость и утешение. У них более радостные характеры, более открытые. Они имеют дар уметь показывать свои чувства не стесняясь. А это большое счастье и для них самих, и для других! Поцелуй их от моего имени и скажи Мише, какое удовольствие мне доставило его письмо. А Беби, которая всегда так вежлива, на этот раз меня проигнорировала. Это заставляет меня думать, что она во мне совсем не нуждается!»
Полный паритет – если уж отца расстроил мамин любимец Георгий, то Ольга, отцовская любимица, вроде бы обидела матушку… Что ж, дети есть дети!

В 1893 году отец назначает Николая председателем Комитета Сибирской железной дороги, в ведение которого входили все вопросы по сооружению самой протяженной в мире магистрали, призванной связать между собой далекие районы Российской империи.
По словам С.Ю. Витте, это именно он рекомендовал Александру III назначить цесаревича на столь ответственный пост. Император был поначалу весьма удивлен инициативой Витте.
«- Как?.. Да вы знаете наследника цесаревича? – спросил царь.
- Как же, ваше величество, я могу не знать наследника цесаревича?
- Да, но вы с ним когда-нибудь о чем-нибудь серьезном разговаривали?
- Нет, ваше величество, я не имел счастья говорить с наследником.
- Да ведь он, - сказал царь, - совсем мальчик, у него совсем детские суждения: как же он может быть председателем комитета?
- Но ведь если вы, ваше величество, не начнете приучать его к государственным делам, он никогда к этому и не приучится».
Александр, как обычно, обсудил вопрос с женой, и в конце концов родители сочли предложение Витте целесообразным. До восшествия на престол Николаю оставался всего год…
В январе 1893 года Николай получил еще одно повышение – он был назначен на должность командира батальона Преображенского полка. Его полковым начальником был уже не дядя Сергей, ставший московским генерал-губернатором, а другой родственник – великий князь Константин Константинович, поэт, эстет, драматург и переводчик, совмещавший военную службу с должностью президента Российской академии наук.