
Дул ветер из степи.
И холодно было Младенцу в вертепе
На склоне холма.
Домашние звери
Стояли в пещере,
Над яслями теплая дымка плыла.
И зернышек проса,
Смотрели с утеса
Спросонья в полночную даль пастухи.
Ограды, надгробья,
Оглобля в сугробе,
И небо над кладбищем, полное звезд.
Застенчивей плошки
В оконце сторожки
Мерцала звезда по пути в Вифлеем.
От неба и Бога,
Как отблеск поджога,
Как хутор в огне и пожар на гумне.
Соломы и сена
Средь целой вселенной,
Встревоженной этою новой звездой.
И значило что-то,
И три звездочета
Спешили на зов небывалых огней.
И ослики в сбруе, один малорослей
Другого, шажками спускались с горы.
Все мысли веков, все мечты, все миры,
Все будущее галерей и музеев,
Все шалости фей, все дела чародеев,
Все великолепье цветной мишуры...
...Все злей и свирепей дул ветер из степи...
Но часть было видно отлично отсюда
Сквозь гнезда грачей и деревьев верхи.
Могли хорошо разглядеть пастухи.
Сказали они, запахнув кожухи.
По яркой поляне листами слюды
Вели за хибарку босые следы.
На эти следы, как на пламя огарка,
И кто-то с навьюженной снежной гряды
Все время незримо входил в их ряды.
И жались к подпаску, и ждали беды.
Шло несколько ангелов в гуще толпы.
Но шаг оставлял отпечаток стопы.
Светало. Означились кедров стволы.
— Мы племя пастушье и неба послы,
Пришли вознести вам обоим хвалы.
— Всем вместе нельзя. Подождите у входа.
Ругались со всадниками пешеходы,
У выдолбленной водопойной колоды
Последние звезды сметал с небосвода.
И только волхвов из несметного сброда
Как месяца луч в углубленье дупла.
Ему заменяли овчинную шубу
Шептались, едва подбирая слова.
И тот оглянулся: с порога на Деву,
Как гостья, смотрела звезда Рождества.
1947

Звезда светила ярко с небосвода.
Холодный ветер снег в сугроб сгребал.
Шуршал песок. Костер трещал у входа.
Дым шел свечой. Огонь вился крючком.
И тени становились то короче,
то вдруг длинней. Никто не знал кругом,
что жизни счет начнется с этой ночи.
Волхвы пришли. Младенец крепко спал.
Крутые своды ясли окружали.
Кружился снег. Клубился белый пар.
Лежал младенец, и дары лежали.

Рождество
В продовольственных слякоть и давка.
Из-за банки кофейной халвы
производит осаду прилавка
грудой свертков навьюченный люд:
каждый сам себе царь и верблюд.
шапки, галстуки, сбитые набок.
Запах водки, хвои и трески,
мандаринов, корицы и яблок.
Хаос лиц, и не видно тропы
в Вифлием из-за снежной крупы.
в транспорт прыгают, ломятся в двери,
исчезают в провалах дворов,
даже зная, что пусто в пещере:
ни животных, ни яслей, ни Той,
над Которою -- нимб золотой.
видишь вдруг как бы свет ниоткуда.
Знал бы Ирод, что чем он сильней,
тем верней, неизбежнее чудо.
Постоянство такого родства --
Основной механизм Рождества.
трубы кровель. Все лица как пятна.
Ирод пьет. Бабы прячут ребят.
Кто грядет -- никому не понятно:
мы не знаем примет, и сердца
могут вдруг не признать пришлеца.
из тумана ночного густого
возникает фигура в платке,
и Младенца, и духа Святого
ощущаешь в себе без стыда;
смотришь в небо и видишь -- звезда.

Journal information