Поэт Андрей Белый (Борис Николаевич Бугаев) в 1880 году родился на Арбате, в доме № 55, долго жил здесь и считал Арбат и его ближние окрестности совершенно особым местом. "История мира - Арбат", - говорил он.
Дом № 55 на Арбате называли профессорским - несколько квартир в нем занимали профессора Московского университета. На третьем этаже в угловой трехкомнатной квартире проживала семья профессора математики Николая Бугаева с сыном Борисом.
Арбат в конце 19 века. Справа - еще не надстроенный трехэтажный дом с башенкой. Угловую квартиру с балконом на третьем этаже занимали Бугаевы
"Мать Бориса Николаевича, Александра Дмитриевна Бугаева, была когда-то красавицей и, как было видно, себя таковой считала. Манера ее себя держать была жеманной и даже аффектированной, что производило неприятное впечатление. Она водила Бориса Николаевича в детстве довольно долго одетым девочкой, в платьице с бантами и длинными волосами в локонах, что было видно по развешанным по стенам портретам", - вспоминала позже Маргарита Морозова, ставшая близким другом Андрея Белого.
Боренька Бугаев в возрасте 5-6 лет
Учился Борис в гимназии Поливанова на Пречистенке (дом № 32). Прекрасный педагог-словесник, Лев Поливанов смог дать учащимся Первой московской частной гимназии блестящие знания. Здесь учились сыновья Льва Толстого, Валерий Брюсов, Максимилиан Волошин, шахматист Алехин и многие другие неординарные личности. Андрей Белый писал: "Скажу с гордостью: я ученик класса словесности Поливанова и как воспитанник "Бугаев" и как "Андрей Белый".
Борис Бугаев - гимназист
В гимназии у Бориса появился настоящий верный друг Лев Кобылинский, позже взявший себе литературный псевдоним Эллис. Он был незаконнорожденным сыном педагога Льва Поливанова, основателя Пречистенской гимназии. Впрочем, по воспоминаниям знакомых, "Эллис ни в грош не ставил папашу".
Лев Кобылинский (Эллис) - гимназист
Лев Иванович Поливанов скончался в 1899 году, но и в начале ХХ века его помнили и уважали, а Поливановская гимназия продолжала действовать.
Здание Поливановской гимназии на Пречистенке (в настоящее время здесь художественная и музыкальная школы)
Борис Бугаев и его родители были прихожанами церкви Святой Живоначальной Троицы на Арбате близ Смоленской-Сенной. В книге очерков "В начале века" Андрей Белый не раз возвращается к воспоминаниям о Троицкой церкви и ее настоятеле. "...В.С. Марков, некогда наш священник, меня крестил; и лет шестнадцать являлся с крестом: на Рождестве и на Пасхе; Марков тоже "гремел" среди старых святош нашего прихода, но отнюдь не талантами, - мягкими манерами, благообразием, чином ведения церковных служб и приятным, бархатным тембром церковных возгласов; "декоративный батюшка" стяжал популярность; и барыни шушукали: "либеральный" батюшка, "образованный" батюшка, "умница" батюшка; в чем либерализм - никто не знал; в чем образованность - никто не знал; никто не слыхал от него умного слова"...
Церковь Живоначальной Троицы на Арбате, конец 19 века (снесена в 1931 году)
Думается, Белый был не совсем справедлив к своему духовнику - батюшка был либералом. Достаточно сказать, что в его доме организовался молодежный кружок для изучения "модного" в начале века Карла Маркса. Об этом вспоминает сам Андрей Белый: "У матушки и у дочек собиралась радикально настроенная молодежь ("батюшки" не было видно на этих собраниях); с легкой руки Струве и Туган-Барановского во многих московских квартирах вдруг зачитали рефераты о Марксе, о социализме, об экономике; (...) Лев Кобылинский, с яростью, характеризовавшей все его увлечения, бросался из гостиной в гостиную: с чтением рефератов: и когда в квартире у Марковых молодежь составила кружок для изучения "Капитала", Кобылинский здесь вынырнул руководителем кружка: он считал марксистом себя, будучи за тридевять земель от Маркса..."
Лев Львович Кобылинский (Эллис) - студент
"Декоративный батюшка" позже был переведен из Троицкой церкви настоятелем в Успенский собор Кремля, где особо торжественно отмечал дни посещения собора членами царской семьи и самим императором, изредка бывавшими в Первопрестольной.
Вид в Денежный переулок с Арбата. Слева -дом Бугаевых, справа - фруктово-зеленная лавка купцов Горшковых, которую вспоминал Андрей Белый, за лавкой - ограда Троицкой церкви
Прихожане Троицкой церкви, по большей части купцы с Арбата и Смоленского рынка, прекрасно знали друг друга; церковь была для них своеобразном клубом. Белый писал: "В церкви все знали кто, где проживает, как служит, какого достатка, когда дети женятся, сколько детей народят, чем внучата в годах расторгуются, когда успение примут они". Местную общественность потрясло венчание Горшкова-младшего, сына владельца фруктово-зеленной лавочки, стоявшей возле церкви Троицы. Обычно все горшковское семейство неотлучно находилось в лавке - "подвязанный фартуком, "сам" перекладывает астраханские виноградины; более крупные - в сторону улицы", жена "в бурдовом платке", с лисьим выражением лица "из яблоков смотрит, как спелая клюква", "чадо" в картузике и "спинжаке" отпускает товар, виртуозно "отщелкивая на счетах какой-нибудь вальсик", и объявляет: "С полтиною рупь!"
Венчание сына Горшковы назначили в "родной" церкви Живоначальной Троицы. "Когда "чадо" венчалось, - то ахнул Арбат, запрудив тротуары у Горшковой лавки: стояла карета, сквозная и белая вся изнутри, запряженная шестериком и с гайдучным мальчишкою в треуголочке; с кучером (в заду - перины); Горшков-млад, во фраке, в штиблетах оранжевых, в белом жилетике, с бантиком (цветик-жасмин) в середине атласных и белых подушек кареты воссел, положив две ладони на фрачных коленях; и все десять пальцев расставил; и - десять проехал шагов, отделявших лавку от церкви, где ахнули хором "Гряди голубица".
Борис Бугаев
Впрочем, не только купцы встречались на службах в церкви. Все наверное помнят здание телефонной станции довоенной постройки, на фоне которой теперь стоит памятник Пушкину и Натали. А в конце ХIХ века на этом месте был особняк, принадлежавший гусарскому офицеру, известному московскому гуляке Мишелю Комарову. Гусар славился своими романами и роскошными выездами. Андрей Белый в очерке "Старый Арбат", рассказывая о нравах улицы начала века, упоминал и Комарова, которого встречал среди прихожан Троицкой церкви, стоявшей на углу Арбата и Денежного.
"Мишель Комаров (опять дом на Арбате) - поджарый, стареющий, прежде гусар и танцор, похищающий женщин, жен, тоже с похищенною женою, венгеркой, склоняят колено здесь; после катает венгерку, жену - в шарабане с английскою упряжью; и стоит говор: "Поехал Мишель Комаров в шарабане английском: катает венгерку, жену".
Арбат в начале 20 века. Справа, за лавками - Троицкая церковь, за ней, на углу Денежного переулка - дом Андрея Белого
Еще одно место, о котором рассказывал Андрей Белый - дом № 48, стоящий на противоположной стороне Арбата, визави дому Бугаевых. Он уцелел и производит впечатление хорошо сохранившегося старинного особняка. В основе строения действительно старинный особняк, полностью перестроенный в
"Напротив - дом Старицкого, двухэтажный, оранжево-розовый, с кремом карнизных бордюров, и с колониальным магазином "Выгодчиков" (после "Когтев", а после него - "Шафоростов"): чай, сахар, пиленый и колотый, свечи, колбасы, сардины, сыры, мармелад, фрукты, финики, рахат-лукум, семга, прочее - чего изволите-с! Выгодчиков за прилавком: курносый, двубакий, плешивый и розовый, в паре прекраснейшего василькового цвета, в пенснэ, перевязанный фартуком:
- Сыру?.. Мещерского? Есть... Вы, сударыня, видите сами: слеза... Поворачивайтесь!
Молодцы - поворачиваются; и - летит молодец: с колбасой и - летит молодец: со слезой от мещерского сыру!
- К которому часу прислать?.. Так-с: будет прислано!
И отвернется солидно, достанет часы золотые с массивной цепочкой, зевнет; лишь для шика он, собственник дачи, весьма элегантный своим котелком и покроем пальто, когда бродит с газетой в руках по бульвару Пречистенскому, зажимая тяжелую трость с набалдашником, - здесь подпоясался фартуком, как молодец с молодцами; сынок, "коммерсант" (ученик коммерческого училища), третьеклассник, бивал поливановцев, нас (учеников гимназии Поливанова), при заборе, (...) когда поливановцы, мы, возвращались с экзамена Денежным; раз поплевавши в кулак, этот Выгодчиков-третьеклассник, воскликнув "не хочешь ли в рожу" - с размаху скулу мне взбагрил; я - бежал от него, подняв ранец. Он после стоял за прилавком, указывая на слезу от мещерского сыра".
Гимназисты в арбатских переулках
В этом же доме, вероятно во флигеле, а не в основных торговых залах, наполненных ароматами сыра, колбас и семги, находилась книготорговля Ф.И. Леонова. Начинал он на Арбате как букинист, но потом счел небезвыгодным не замыкаться на букинистическом товаре, а торговать "книгой разной". Книготорговая лавочка была любима у арбатской интеллигенции.
Андрей Белый с другом, Сергеем Михайловичем Соловьевым-младшим (внуком знаменитого историка); Сергей Соловьев держит фотографию своего дядя, философа и поэта Владимира Соловьева, а Андрей Белый - Любочки Менделеевой-Блок, в которую был влюблен.
Андрей Белый вместе с Сергеем Соловьевым и Эллисом (Львом Кобылинским) организовали литературный кружок "Аргонавты", к которому примкнули другие молодые литераторы, увлеченные идеями символизма. Это было скорее свободное общество единомышленников, чем организация с жесткой структурой и постоянным членством.
"... Наш Арго готовился плыть: и - забил золотыми крыльями сердец; новый кружок был кружком "символистов".., - вспоминал Андрей Белый, - может быть, "аргонавты" и были единственными московскими символистами среди декадентов. Душою кружка - толкачем-агитатором, пропагандистом был Эллис; я был идеологом. По воскресеньям стекались ко мне "аргонавты"; сидели всю ночь; кружок не имел ни устава, ни точных, незыблемых контуров; примыкали к нему, из него выходили - естественно; действовал импульс, душа коллектива - не люди..."
"Вячеслав Иванов, Лев Кобылинский-Эллис, Николай Бердяев и Андрей Белый", зарисовка Леонида Пастернака
По воскресеньям "аргонавты" собирались в квартире Бугаевых. На эти вечера приходили самые разные люди, порой далекие от литературы, но двери были открыты каждому. Белый так описывал эти встречи: "В эти годы, здесь, в маленькой белой столовой, раскладывался стол от стены до стены; за столом происходили шумнейшие споры; порой появлялись ко мне на воскресенья неизвестные и полуизвестные люди, поэты ли, интересующиеся ли искусством, - не ведаю. Однажды совсем неожиданно появился у нас композитор Танеев, которому мы казались совсем чудаками: но потому-то он именно стал посещать нас, перезнакомился с нами; и "аргонавты" естественно оказались очень скоро потом постоянными посетителями танеевских вторников, на которых С.И. угощал великолепнейшим исполнением Баха (впоследствии С.И. Танеев дал мне ценнейшие указания в моих занятиях над ритмом)".
Сергей Иванович Танеев
В дом к Андрею Белому 10 января
Андрей Белый восхищался женой Блока Любовью Дмитриевной, считая ее воплощением Мудрости и Вечной Женственности. В конце концов он влюбился всерьез. Любовь Дмитриевна же предпочла остаться с Блоком.
Александр Блок
В декабре 1905 года почти вся Москва покрылась баррикадами. Арбат стал практически непроходимым - баррикады на Арбатской площади, несколько баррикад поперек Арбата, баррикады у Смоленского рынка, на Смоленском бульваре, в окрестных переулках...
Арбат в 1905 году
Вдоль оград, тротуаров, -
Вдоль скверов, -
Частый, короткий
Треск
Револьверов, -
писал Андрей Белый в те дни.
Арбатская интеллигенция поддержала революцию 1905 года. Всех, вне зависимости от разницы в социальном статусе и политических убеждениях, сплотил единый романтический порыв. С.И. Дымшиц-Толстая, вспоминая 1905 г., писала: "Революционные события увлекли за собой ... юношей и девушек, воспитанных на произведениях Белинского и Некрасова, Чернышевского и Добролюбова, Писарева и Щедрина, на примерах их благородной и самоотверженной борьбы". Все жаждали победы, и никто не задумывался, к чему, случись эта победа, приведет она страну, кто и как будет править, как при существующей многопартийности политические лидеры будут делить власть и в чьих руках может она в конечном итоге оказаться... Горькое прозрение наступит для многих позже, спустя 12 лет, после событий 1917 года. А пока все были охвачены радостной эйфорией в предчувствии каких-то небывалых событий, все были опьянены свободой, все старались помочь восставшим и даже примкнуть к ним. Мысли о жертвах, которых становилось все больше, как-то не принимались в расчет... 
Маргарита Кирилловна Морозова
Не только представители богемы, чья оппозиционность правительству была привычной и вроде бы даже естественной, помогали революционерам - аристократы и крупные промышленники тоже были захвачены общим настроением. Вдова текстильного магната Маргарита Морозова предоставила свой дом для собраний и конференций политических партий, в том числе, большевиков, и делала пожертвования на революцию. "В это время Москва волновалась; митинговали везде; по преимуществу в богатых домах; буржуазия была революционно настроена; часто такие собрания протекали в особняке на Смоленском бульваре, у М.К. Морозовой"... (Андрей Белый "Воспоминания о Блоке". - Гл.5. "1905 год").
Особняк М.К. Морозовой на Смоленском бульваре
Маргарита Кирилловна стала воспринимать все иначе только когда вокруг начались уличные бои. Может быть, потому, что у нее было четверо детей, за жизни которых больше некому было нести ответственность. А баррикады и орудийная стрельба - уже на Смоленском бульваре, практически прямо под окнами дома, и все небо в багровых тонах от московских пожаров...
Маргарита вместе с детьми пряталась в двух маленьких задних комнатах, окна которых выходили в сад, а весь особняк, погрузившийся во мрак, стоял мрачный, с задвинутыми шкафами и завешанными коврами окнами (чтобы не залетели случайные пули...).
В один из этих страшных дней слуга попросил Маргариту спуститься на минуту в переднюю - ее спрашивал Андрей Белый.
Поэт стоял у двери, не снимая старого пальто с высоко поднятым воротником, в барашковой папахе, надвинутой на глаза. Из-за пазухи выглядывала рукоять револьвера. Белый очень волновался за Маргариту Кирилловну и детей и забежал узнать, все ли с ними благополучно. Несмотря на свое подавленное настроение, Маргарита была чрезвычайно растрогана. 
Баррикады в 1905 году
На помощь правительственным войскам из Петербурга и Варшавы прибыли военные части, и восстание было подавлено. Постепенно жизнь в городе вошла в прежнюю колею.
А в Москве уже подрастала новая популяция поэтов. Сестры Цветаевы были близко знакомы с Эллисом, его стихи вызывали у них восторг. Молодой символист ежедневно приходил в дом Цветаевых, хотя отец, по воспоминаниям Марины, "был в ужасе от влияния этого "декадента" на дочерей". Эллису посвящена юношеская поэма Марины Цветаевой "Чародей".
Он был наш ангел, был наш демон,
Наш гувернер - наш чародей,
Наш принц и рыцарь. - Был нам всем он
Среди людей!
В 1910 году Эллис пытался сделать Марине предложение. Юная поэтесса не рискнула стать его женой.
От него сестры Цветаевы много слышали об Андрее Белом. Знакомство с ним было заветной, но тайной мечтой сестер.
"Естественно, что мы с Асей, сгоравшие от желания его увидеть, никогда не просили Эллиса нас с ним познакомить, - вспоминала Марина Цветаева в своем очерке о Белом "Пленный дух", - и - естественно, а может быть, и не естественно? - что Эллис, дороживший нашим домом, всем миром нашего дома: тополиным двором, мезонином, моими никем не слышанными стихами, полновластным царством над двумя детскими душами - никогда нам этого не предложил. Андрей Белый - табу. Видеть его нельзя, только о нем слышать. Почему? Потому, что он - знаменитый поэт, а мы средних классов гимназистки. (...)
Эллис жил в меблированных комнатах "Дон", с синей трактирной вывеской, на Смоленском рынке. Однажды мы с Асей, зайдя к нему вместо гимназии, застали посреди его темной, с утра темной, всегда темной, с опущенными шторами - не выносил дня! - и двумя свечами пред бюстом Данте - комнаты - что-то летящее, разлетающееся, явно на отлете - ухода. И, прежде чем мы опомниться могли, Эллис:
- Борис Николаевич Бугаев. А это Цветаевы, Марина и Ася..."
(Марина Цветаева "Пленный дух").
Знакомство состоялось.
Эллис, поэзию которого так высоко оценивала Марина ("Я не судья поэту, и можно все простить за плачущий сонет!") был известен в основном как переводчик Бодлера. Его собственные стихи многие воспринимали сдержанно, без восторга. Николай Гумилев писал: "Может быть, о своем мистическом пути, подлинно пережитом и ценном, г. Эллис мог бы написать прекрасную книгу размышлений и описаний, но при чем здесь стихи, я не знаю".
Прошло еще несколько лет, и революция 1917 года разметала уют арбатских особнячков и литературных салонов. И жизнь тех, перед кем в начале 20 века, казалось, открываются блестящие перспективы, оказалась тяжелой и нерадостной. Но это уже другая история.
Journal information