Владимир Боровиковский. Цесаревич Павел
И по мере сбора материала передо мной вырисовывалась иная картина - не тупой солдафон и параноик, а человек, глубоко несчастный и поэтому нервный. Но не отвратительный. И его государственная деятельность была не так уж неразумна...
Многие важнейшие указы просто замалчивались. Мало кто знает, что через пять месяцев после вступления на царство Павел опубликовал манифест «О барщине». Помещикам предписывалось использовать барщинный труд крестьян не более трех дней в неделю, что значительно облегчало положение крепостных, оставляя время и силы для работы в собственном хозяйстве. В 1798 году вышел указ о запрещении продажи крестьян, в том числе дворовых слуг «с молотка». Запрещались позорные аукционы, на которых людей продавали как скотину, как неодушевленные предметы, разлучая близких и родных, заставляя их по прихоти помещика терять все – семью, родной дом, хозяйство, нажитое несколькими поколениями. Были и другие указы, касающиеся положения и прав крепостного крестьянства. Можно представить, что если бы жизнь Павла продлилась дольше, условия жизни крестьян в России изменились бы, а крепостное право, если бы и не было отменено, то значительно ослабело.
Даже тот факт, что Павел охотно раздавал государственным деятелям имения вместе с казенными крестьянами (то, что позже было названо «расхватом имений»), свидетельствовал об определенной заботе государя о крепостных. Он искренне считал, что крестьянам лучше быть подвластными одному человеку, который обязан следить за процветанием своих имений и их обитателей, чем иметь неопределенный статус «казенных» людей, жизнь которых зависит от произвола случайных управляющих. Увы, его надежды не оправдались, и не каждый помещик вел себя с крестьянами как отец родной…
Павел строго судил тех, кто был причастен к перевороту 1762 года, приведшему к гибели его отца. Некоторые из участников тех далеких событий еще были живы и даже занимали высокие посты. Эти люди в представлении императора являлись настоящими преступниками. Но при этом ни казни, ни даже заточение в крепость им не грозили – Павел вовсе не отличался крайней жестокостью. К примеру, обер-гофмейстер князь Баратынский и генерал-адъютант Пасек, являвшиеся участниками переворота, были лишены должностей и высланы в свои имения. Так же Павел поступил и с бывшей подругой матери княгиней Екатериной Романовной Дашковой, любившей всячески превозносить собственную роль в деле прихода Екатерины II к власти.
Екатерина Романовна Дашкова
Вот как сама княгиня Дашкова описывает проявленную к ней «жестокость» государя: «…Генерал-губернатор Измайлов вошел ко мне. Он, очевидно, спешил в Сенат, так как не успел он сесть, как тихо сказал мне, что император приказал ему передать мне от его имени, чтобы я немедленно же вернулась в деревню и помнила бы 1762 год. Я ответила громко, так, чтобы меня слышали присутствующие, что я всегда буду помнить 1762 год и что это приказание императора исполню тем охотнее, что воспоминания о 1762 годе никогда не пробуждают во мне ни сожалений, ни угрызений совести и что, если бы государь продумал события этого года, он, может быть, не обращался бы со мной таким образом; что же касается отъезда моего в деревню, то немедленно же уехать не могу, так как должна поставить себе пиявки, но что уеду непременно на следующий день вечером или самое позднее через день утром. Генерал-губернатор откланялся и ушел».
Существует множество стран, где участников государственного переворота, сопряженного с гибелью законного правителя, арестовывают и отправляют не в собственное имение, а на эшафот или на каторгу в кандалах… А в России, на исходе галантного восемнадцатого столетия генерал-губернатор лично наносит визит заговорщице и интересуется, не угодно ли той поехать в ссылку в свою деревню? И слышит в ответ: извольте, только нынче мне никак не сподручно, пиявки себе ставить буду. А вот завтра-послезавтра всенепременнейше…
Но даже такое, почти анекдотичное наказание для княгини Дашковой Павлу Петровичу позже ставили в вину, как проявление неуравновешенного характера и склонность к тиранству. Профессор А.Г. Брикнер писал: «Княгиня Дашкова подробно рассказывает в своих мемуарах, как вследствие каприза деспота ей пришлось прожить в течение значительного времени его царствования в одном из своих наиболее бедных имений».
Короче говоря, мои изыскания вылились в книгу "Русский Гамлет. Павел I, отвергнутый император".
На ее основе подготовлен очерк, в котором речь идет о том, как Павла воспринимали в Европе - еще будучи великим князем, он путешествовал по миру и был лично знаком со многими монархами.
Правда, путешествие это было не совсем добровольным. Екатерина II чуть ли не силком отправила сына и его вторую жену Марию Федоровну (Павел рано овдовел и женился вторично) в эту поездку.
Екатерина постоянно была начеку – ей, пришедшей к власти, мягко говоря, не совсем легитимно, всюду мерещились заговоры. Уж не вербует ли великокняжеская чета своих сторонников, настраивая их против императрицы? Вдруг ее сынок Павел, ничтожество, «прусский капрал», затеет переворот и избавится от матушки, как она сама когда-то избавилась от нелюбимого и жестокого мужа? Возлагая на себя корону, Екатерина II сгоряча пообещала, что ее «вынужденное» правление продлится лишь до момента возведения на трон подросшего законного наследника. Но чем старше становился Павел, тем меньше было у матушки желания сдержать свое слово.
Александр Рослин. Великая княгиня Мария Федоровна
Чтобы спутать сыну карты, Екатерина решила отправить сына и невестку в долгое заграничное путешествие (как полагали осведомленные люди, с возможной целью уже не впустить их обратно в Россию). План поездки императрица составила сама, жестко определив маршрут следования, все остановки в европейских странах, владетельные дома, которые великому князю необходимо посетить. Проезд, даже транзитом, по территории Пруссии, а тем паче визит в Берлин, к королю Фридриху не предусматривался - матушке не понравилось, что ее сына во время первого заграничного путешествия в Пруссии слишком обласкали. Екатерина не желала подогревать «пруссофилию» сына, да и короля Фридриха, «дядюшку Фрица» следовало наказать невниманием за интриги.
Павел и Мария, опасаясь матушкиных затей, всячески отказывались от поездки, но бороться с императрицей было невозможно. 19 сентября 1781 года, накануне дня рождения Павла Петровича, великокняжеская чета под именем графов Северных (Nord) выехала в Европу. Обстоятельства отъезда настолько походили на изгнание, что, прощаясь с детьми, Павел и Мария были уверены – больше они их никогда не увидят… Целуя маленького Александра при расставании, Мария Федоровна упала в обморок. Ее привели в чувство, но едва мать взглянула на сына, обморок повторился. После третьего обморока придворные под руки доволокли ослабевшую женщину до кареты, насильно втолкнули ее туда, и кучер стегнул лошадей. Свидетели этой сцены были уверены, что великих князей выслали из Петербурга.
Павел и Мария с сыновьями (предположительно художник К. Хойер); запечатлена редкая встреча родителей с сыновьями - сразу после рождения Екатерина забрала внуков к себе, чтобы воспитывать по-своему, а сыну и невестке позволяла лишь изредка с ними повидаться.
Екатерина отправила вдогонку сыну и невестке странное письмо: «Ваши ответы, дорогие дети, … уменьшили мое беспокойство насчет состояния здоровья моей дорогой дочери. Если бы я могла предвидеть, что при отъезде она три раза упадет в обморок и что ее под руки отведут в карету, то уже одна мысль о том, что ее здоровье придется подвергать таким тяжелым испытаниям, помешала бы мне согласиться на это путешествие. Нежность, которую вы оба выказываете мне, дорогие дети, правда облегчает скорбь, причиненную вашим отсутствием; но мое чувство к вам говорит и повторяет вам: возвращайтесь, как только это будет возможно, будь это из Пскова, Полоцка, Могилева, Киева или из Вены, потому что ведь в конце концов мы без всякой уважительной причины переносим печаль такой разлуки. Итак, спросивши свое сердце и ум, я прихожу к заключению, что вам, если вы не находите никакого удовольствия продолжать путь, следует решиться тотчас же возвратиться назад, под предлогом, что я написала вам вернуться ко мне. Дети ваши, которых я только что видела, здоровы».
На первый взгляд это казалось словами заботливой матери, но у Павла Петровича были основания усомниться в их искренности. Он не прервал путешествия по намеченному императрицей плану и не вернулся домой ни из Пскова, ни из Киева, ни, тем более, из Вены. Действительно, если бы Екатерина всерьез тревожилась о «состоянии здоровья дорогой дочери» Марии, она не поставила бы ее в такое унизительное положение... Обмороки у великой княгини случились в Петербурге накануне отъезда, и какая необходимость была тут же запихивать несчастную женщину в карету и отправлять ее, больную и измученную, прочь от дома, чтобы через какое-то время, «спросивши свое сердце и ум», возвращать с полпути?
Екатерина II
Скорее всего, эта была очередная проверка на «паршивость», из тех, что Екатерина так любила устраивать своему сыну и двум его женам. Если бы Павел, отправившись в Европу, сразу же вернулся обратно под надуманным матушкой предлогом, он снова оказался бы в нелепом положении. А Екатерина лишний раз продемонстрировала бы всем, что ее сын – слабое существо. Павел был достаточно проницателен, чтобы этого не допустить…
В Киеве путешественники ненадолго задержались, отметив день рождения Марии Федоровны. Ей исполнилось 22 года, и Павел устроил для жены скромный, но приятный праздник. Свой собственный день рождения, пришедшийся на первые дни путешествия, он проигнорировал, но жену ему хотелось побаловать. Из Киева по дорогам Польши, навестив польского короля Станислава Августа Понятовского, великокняжеская чета добралась до Австрии, и 10 ноября прибыла в Вену. Там их ждал не только австрийский император, но и родители Марии Федоровны, герцог и герцогиня Вюртембергские, и ее сестра Елизавета.
Австрийский император Иосиф II
Встреча великой княгини с родственниками после пяти лет разлуки была очень теплой. Император Иосиф испытывал к молодой великокняжеской чете искреннюю симпатию. «Великий князь и Великая княгиня, - писал он, - которых, при полном согласии и при дружбе, господствующими между ними, нужно считать как бы за одно лицо, чрезвычайно интересные личности. Они остроумны, богаты познаниями и обнаруживают самые честные, правдивые и справедливые чувства, предпочитая всему мир и ставя выше всего благоденствие человечества. Великий князь одарен многими качествами, которые дают ему полное право на уважение».
В честь гостей из России в Вене началась череда развлечений – приемы, званые обеды и ужины, военные праздники с парадами, балы и маскарады… Среди прочего император намеревался показать высоким гостям постановку «Гамлета». На русской сцене ставить эту трагедию Шекспира было запрещено – напрашивались слишком уж явные ассоциации с реальными событиями, происходившими не так давно в императорском семействе. Кто-то из актеров за кулисами заметил австрийскому императору, что будет не просто играть такую пьесу при наличии двух Гамлетов, один из которых – на сцене, а второй – в зале. Император вручил остроумцу полсотни дукатов, а спектакль отменил, дабы не совершить по отношению к гостю бестактности.
Дворец Бельвердер в Вене
Встретив в Вене Новый (1782) год, в январе Павел с женой перебрались в Венецию, потом побывали в Падуе, Болонье, Риме и наконец добрались до Неаполя… Великий князь рвался туда, чтобы осмотреть раскопки в Помпеях и приобрести подлинные исторические раритеты. И еще он мечтал подняться на Везувий… Естественно, пришлось нанести визит и к королевскому двору. И тут Павла поджидал неприятный сюрприз – русским посланником при дворе неаполитанского короля был Андрей Разумовский, сыгравший грязную роль в истории первой женитьбы Павла Петровича.
Разумовский со вкусом устроился в Италии, завел свой собственный пышный двор, соперничавший по роскоши с королевским, и даже стал любовником неаполитанской королевы Кристины, сестры австрийского императора и французской королевы Марии Антуанетты. При встрече с возлюбленным своей первой жены и бывшим другом Павел вспылил, дело чуть не дошло до дуэли, но ловкие придворные и дипломаты постарались смягчить ситуацию. Ну, у кого не бывает амурных историй? Не убивать же из-за них всех и каждого? Пусть прошлое порастает травой забвения. Павел взял себя в руки, однако Неаполь срочно покинул...
Европейских правителей гораздо более интересовали сферы высокой политики, чем какие-то давние, забытые адюльтеры. Им важно было узнать мнение наследника российского престола о политических прожектах его матушки-императрицы.
Герцог Леопольд Тосканский
Герцог Леопольд Тосканский, сопровождавший Павла и Марию в поездке по Италии, проинформировал своего брата, австрийского императора: «В разговоре своем он [Павел] ни разу и ни в чем не касался своего положения и Императрицы, но не скрыл от меня, что не одобряет всех обширных проектов и нововведений в России, которые впоследствии оказываются имеющими более пышности и названия, чем истинной прочности. Только упоминая о планах императрицы относительно увеличения русских владений на счет Турции и основания империи в Константинополе, он не скрыл своего неодобрения этому проекту и вообще всякому плану увеличения монархии, и без того уже очень обширной и требующей заботы о внутренних делах. По его мнению, следует оставить в стороне все эти бесполезные мечты о завоеваниях, которые служат лишь к приобретению славы, не доставляя действительных выгод, а напротив, ослабляя еще более Государство».
Нежелание бросить тень на имя матушки Екатерины долго заставляло Павла сдерживаться и взвешивать каждое слово. И лишь оказавшись во Флоренции, в доме у герцога Тосканского, в дружеской и располагающей к откровениям атмосфере, великий князь негативно отозвался о ближайших сподвижниках своей матери и даже высказал опасение, что они подкуплены врагами России, так как действуют ей во вред. Великий герцог Леопольд заметил, что ему лично ничего о подобных «агентах» неизвестно.
- А я их знаю, и вам назову их, - продолжал Павел, - это князь Потемкин, секретарь императрицы Безбородко, Бакунин, Семен и Александр Воронцовы и Морков, который теперь посланником в Голландии. Я вам называю их, потому что мне известно, кто они такие, и лишь только я буду иметь власть, я их высеку, разжалую и выгоню.
В его тоне и словах было что-то истерическое. Этот срыв Павла Петровича, зафиксированный в бумагах тосканского герцога, конечно, немного подпортил впечатление от милых манер будущего русского монарха, но его списали на дурное настроение и дорожную усталость, от которых никто не защищен… И все же к словам великого князя прислушивались. Они отчасти подтверждали то впечатление о Екатерине II и ее дворе, которое австрийский император Иосиф вывез из поездки в Россию. Павел Петрович был живым человеком и порой о чем-то проговаривался. Авторитет его матушки-императрицы в Европе после визита наследника явно пошатнулся.
Хотя Павел и Мария путешествовали инкогнито, под вымышленным именем, ни для кого из европейских правителей не было тайной, кто такие граф и графиня Северные. Наследника русского престола везде принимали с подобающими почестями, и, надо сказать, Павел не разочаровал европейцев, и даже произвел фурор. Причем, высоко оценили не только природным ум и развитый интеллект русского цесаревича, но и его такт и деликатность. Австрийский император Иосиф II писал о Павле Петровиче и Марии Федоровне своему брату, герцогу Леопольду Тосканскому: «Великий князь и Великая княгиня обладают не только незаурядными талантами и обширными познаниями, но и сильной волей к знаниям и открытиям. Они хотят понравиться Европе, причем искренне и честно; можно полностью положиться на то, что они не разболтают доверенные им тайны, поэтому, чтобы сделать им приятное, достаточно лишь быть откровенными с ними. Они недоверчивы, но причина этого – в условиях их жизни, а не в характере, и поэтому следует избегать всего, что может им показаться театральным и лицемерным».
Леопольд отвечал старшему брату: «... граф Северный, сверх больших ума, способностей и вдумчивости, обладает талантом верно схватывать идеи и быстро соображать все возможные выводы из них; он будет строг и склонен к поддержанию порядка, неограниченной дисциплины, правил и точности…»
Апофеозом поездки стал визит Павла и Марии в Париж, к блистательному двору Людовика ХVI. Французский король, весьма высокомерный в отношении других европейских монархов, готовился встречать русского цесаревича как самого дорогого гостя. Королева Мария Антуанетта даже попросила у своего брата, австрийского императора, совета, как лучше принять высоких гостей, где разместить и чем развлекать, чтобы они остались довольны. Иосиф II с удовольствием дал сестре подробные инструкции, в частности, посоветовал поставить в покоях великих князей фортепьяно, так как Мария Федоровна прекрасно играет и поет, и у них с мужем есть привычка музицировать во время своих интимных тет-а-тетов.
Великая княгиня Мария Федоровна
Во Франции говорили, что «...король принял цесаревича как друга, герцог Орлеанский как гражданина, принц Конде как императора». Мария Антуанетта, пораженная начитанностью Павла (разве такими должны быть русские «медведи»?) писала: «Великий Князь очень понравился Королю своей простотой. Он очень образован, знает имена и произведения всех наших писателей и говорил с ними, как со знакомыми, когда их ему представляли». Действительно, Павел сам попросил, чтобы ему устроили встречу с французскими писателями, и очень любезно с ними беседовал. Бомарше, воспользовавшись случаем, молил великого князя о помощи в получении разрешения на постановку «Женитьбы Фигаро». Павел, которому пьеса очень понравилась, не только помог Бомарше с разрешением (Людовик, естественно, не отказал в такой «малости» высокому гостю), но и организовал публичное чтение «Женитьбы Фигаро» при королевском дворе.
Великий князь Павел Петрович в 1782 году
А что же было ожидать от человека, взращенного на книгах Руссо, Дидро, Вольтера и других знаменитых французских авторов? Тем удивительнее в будущем покажется людям, хорошо знавшим великого князя, запрет на ввоз французской литературы в Россию, который Павел Петрович введет, став императором.
Побывав при дворе Людовика, Павел пришел в восторг не только от красоты Версаля, но и от прелестей французской королевы. Чувства прекрасного цесаревич был не лишен, а Мария Антуанетта считалась одной из прекраснейших женщин Европы.
Королева Мария Антуанетта
Павел Петрович расточал королеве такие цветастые комплименты, что Мария Федоровна даже взревновала. Великая княгиня решила принарядиться для королевского приема, облачилась в тяжелый парчовый наряд, расшитый жемчугом, украсила себя массивными драгоценностями и спросила у мужа: «Смогу ли я потягаться красотой с королевой?». Конечно, она рассчитывала на похвалу, но Павел ушел от ответа.
Тем не менее, другие мужчины обратили на нее заинтересованное внимание. Мария Антуанетта, сама привыкшая быть в центре внимания, на этот раз вынуждена была на королевском приеме делить мужской интерес с гостьей. Она даже сказала одной из приближенных дам: «Играть роль королевы в присутствии других монархов или тех, кто должен вступить на престол, намного труднее, чем среди своих придворных!»
Во время большого бала в Трианоне французская королева собиралась поразить общество, украсив прическу неувядающими живыми цветами: под ее волосами спрятали «маленькие бутылочки, изогнутые по форме головы, с небольшим количеством воды; туда опускали стебли живых цветов для сохранения их свежести». Но великой княгине удалось перещеголять королеву: «У графини Северной была на голове птичка из драгоценных камней, на которую невозможно было смотреть – так она блистала. Птичка качалась на хитрой пружинке и хлопала крылышками по розовому цветочку»… Наверное, с такой птичкой в прическе танцевать на балу даме было намного комфортнее, чем с вазочками, наполненными водой.
Несмотря на легкое соперничество двух красавиц, никаких серьезных конфликтов у хозяев и гостей не возникло – обе пары были молоды, веселы и быстро подружились. Павел, естественно, не перешел границ благопристойности в увлечении королевой; он слишком уважал свою супругу, чтобы открыто волочиться за чужой. Высокие визитеры из России с удовольствием проводили в Париже время, осматривали достопримечательности, посещали королевские дворцы и замки, наслаждались музыкальными вечерами и балами, которые устраивала для них французская королева.
Людовик ХVI
Газета «Меркур де Франс» писала о королевском госте: «Русский князь говорит мало, но всегда кстати, без притворства и смущения, и не стремясь льстить кому бы то ни было». И все же Павел иногда пугал хозяев откровенными разговорами о своей матери, русской императрице. В начале путешествия он такого себе почти не позволял, но постепенно стал все меньше себя сдерживать. Как-то Людовик спросил, есть ли у великого князя верные друзья, на которых он может положиться? Павел ответил, что если бы у него был не то, чтобы друг, а хотя бы преданный пес, то матушка велела бы бросить этого пса в воду с камнем на шее. Французский король был поражен.
До Екатерины долетели слухи о высказываниях сына, и она прислала Павлу в Париж строгое письмо с нотациями. Мария Федоровна, как «большая дипломатка», попыталась сгладить ситуацию, так отрекомендовав свекровь французскому монарху: «Императрица – мать своих подданных; она в одно и то же время и лучшая голова, и лучшее сердце в Европе». Оставалось надеяться, что и эти слова до Екатерины кто-нибудь донесет…
Уезжая из Парижа, великие князья были буквально осыпаны королевскими подарками и получили заверения в самой верной и искренней дружбе. Увы, еще раз встретиться в этом мире ни Павлу с Людовиком, ни их женам было не суждено; в судьбе французской королевской четы уже маячил призрак гильотины…
Следующая остановка путешественников была в Брюсселе, показавшемся им после блестящего Парижа довольно скучным. Оттуда Павел и Мария отправились во Франкфурт, где их ожидали представители владетельных домов Германии, съехавшихся для встречи с Павлом Петровичем.
Герцогиня Вюртембергская (урожденная принцесса Бранденбургская) Фредерика София Доротея, мать Марии Федоровны
Но самым приятным пунктом путешествия был для Марии Федоровны родной Этюп, поместье в Монбельяре, где она могла в течение целого месяца гостить у своих близких. Здесь великим князьям было очень комфортно – в семье герцога Вюртембергского царили совсем иные нравы, чем при дворе Екатерины, и к родне здесь было принято относиться иначе. По словам Павла Петровича, они с женой наслаждались в Этюпе «спокойствием духа и тела».
Из Петербурга от Екатерины приходили письма, в которых матушка по-прежнему не могла удержаться от нотаций и подробно инструктировала невестку, как той следует вести себя при возвращении в Россию. Хотя разрешения на возвращение императрица своим «любезным детям» пока не давала. Обмороки Марии при отъезде вызвали у матушки лишь сильнейшее раздражение и ничего больше. Екатерина II ничего не забывала и практически ничего не прощала.
«… Я буду просить вас быть сдержанною в проявлении великой радости, которую доставит вам свидание с вашими детьми; не испугайте их выражением слишком восторженной радости, - писала императрица невестке, - пусть моя любезная дочь обнимет их с умеренностью, а главное, пусть не падает в обморок, ибо в этом мы ничего не понимаем и это внушает нам страх и боязнь… Я заблаговременно предупреждаю вас на этот счет, дабы вы могли подумать об этом… То, что я здесь говорю всем, я высказываю со знанием дела и тех лиц, ради которых я предлагаю вам умеренность в проявлении всякого восторга, который мог бы удивить нас и испортить настроение. Если бы вы усомнились, дорогая дочь, в справедливости моих рассуждений, то я повергаю себя на суд вашей матери, с которой можете посоветоваться, и которая относительно детей должна иметь обширную опытность».
Герцогиня Вюртембергская, чья добросердечность и сентиментальность давно стали поводом для шуток в европейских королевских и герцогских домах, вряд ли смогла бы дать дочери совет во вкусе русской императрицы. Кто лучше родной матери способен судить об интересах «тех лиц», которые представляют из себя всего лишь двух маленьких мальчиков, хотя и великокняжеского достоинства…
Продолжение следует.
Journal information