Какой же была жизнь будущей знаменитой певицы на рубеже 19 и 20 веков в Российской империи?
Надежеде исполнилось 13 лет, когда в ее жизни начались перемены... Плевицкая рассказывала:
Четыре года так быстро пролетели, что не успела оглянуться, а мне уже тринадцать лет. Давно висит в избе на стенке, в рамке под стеклом, мой похвальный лист об окончании трехлетнего сельского училища. Много радости доставила эта бумажка моим родителям и нам всем.
Я теперь вспоминаю, что на второй год моего учения был в Курске голод и мы, младшие, получали продовольствие в школе. Помню, что питали нас сытно: почасту давали кулеш с салом да кашу гречневую. Мы были посчастливее наших родителей: дома у нас этой роскоши, по милости неурожая, не водилось.
Однако, как бы сложно ни складывалась жизнь в неурожайные годы, девочкам в подростковом возрасте следовало думать о вечном - о приданом, его начинали собирать заранее, за годы до возможной свадьбы...Помню, что всё то лето я часто ходила на «подёнку», зарабатывать деньги на наряды. Работала наравне со всеми. Моё желание попасть в хор и петь на клиросе не исполнилось: в хору пели только мальчики.
А мысль уйти в монастырь не покидала меня, хотя и не мешала мне быть первой среди подраставших игрух и плясух. Даже мать, сама любившая попеть поплясать, иногда говаривала:
— Да уймись ты, угомону на тебя нет. Вас с Якушкой женить, вот бы пара была.
Семнадцатое сентября, день моего рождения и ангела. Мать по обычаю спекла пирог с кашей, меня тянули за уши — чтобы больше росла, а именинный пирог сломили на моей голове. Приходили меня поздравлять тётки, дядья, и шутили, что вот я и невеста.
Мать хвалилась, что на палатях, где лежат подушки и попоны — приданое старшим сестрам, — приготовлено и мое приданое: десять попон, покрывало,— всё сделано из своей волны:
— Шесть подушек Дежке отложила, она ведь гусей-то стерегла больше всех.
Эти именины запомнились Надежеде тем, что отец начал прихварывать... Мать принялась его лечить - отварами трав, припарками... Отцу стало лучше, но вскоре он поехал на мельницу с зерном, сильно простудился в поездке и слег...На третьи сутки, в ночь, у нас поднялась суматоха. Меня разбудил плач сестёр. Со сна я не могла понять, что происходит, и вот очнулась и увидела сестёр, брата и мать, стоящую над отцом, со свечою в руке. Отец, слабея, благословлял всех. Меня он благословил последней. Глаза его были мутны, он еле шевелил запеклыми от жара губами. Немного тяжелых вздохов, которых я никогда не забуду, — и отца не стало…
Горе наше, горе… Мать убивалась. Помню, как причитывала она, обнимая гроб, обливая его слезами. Я от потрясения занемогла, а когда встала с постели, точно выросла лет на пять. Улетела веселость моя. Я притихла.
Отца похоронили, минуло мало дней, как стала я просить мать отвезти меня в монастырь. Мать не возражала. И я помню ее слова: «Видно, уж Господь Бог направил Дёжку на путь праведный, истинный».
Отвезла меня мать в Девичий монастырь и отдала под заботливую руку тех старушек монахинь...
Старшая, матушка Милетина, уже сорок лет была монастыркой, а мать Конкордия — свыше двадцати. Тяжелым трудом они сколотили себе крошечные сбережения и выстроили келью в четыре покоя: монахини живут здесь на свои средства, это не общежительный монастырь, все работают сами для себя, и каждая по своим способностям имеет достатки: только уж очень престарелые живут на счет монастырский. Мне средства к жизни доставляли из дому.
Чтобы постричься в монахини, нужно прожить в монастыре не меньше трех лет, неся послушание, а потом сделать вклад в триста рублей. Тогда одевали в чёрную одежду и свершали постриг в монашеский чин. (...)
Троицкий монастырь, куда меня привезли, в городе Курске, на Сергиевской улице. Тут же базар, трактиры, торговая суета. В базарное время и за высокие стены долетает уличный гул и гам.А в стенах обители разлита благостная тишина. Проходят, как черные тени, монахини. Неугасимая лампада мерцает в правом крыле нижнего храма, в часовне. Там, у аналоя, день и ночь дежурная монахиня читает псалтырь, там неустанна молитва к Престолу Господню об упокоении усопших. Тоскуя по отцу, я часто забегала в часовню ставить заупокойные свечи.
— Иде же праведние упокояются, — молилась я.
Ведь молиться за упокой его душеньки и отпросилась я в монастырь…
Несколько лет прожила Надежда в монастыре, и монастырская певческая школа пошла ей на пользу. Позже ее голос назовут меццо-сопрано.На шестнадцатом году жизни Надежду отпустили в город - продать на Пасхальной ярмарке монастырские рукоделия и писанки, да и с сестрой Дуняшей, служившей в городе в красильне, повидаться. Дуняша шиканула на свой заработок - покатала сестру на карусели, сводила в зверинец, цирк, показала ей панораму, демонстрирующую военные сцены... И наконец сестры попали в балаган, где шли ярмарочные представления...
Надежда восхитилась увиденным и поняла, что ее счастье совсем не в монастыре!
Купили билеты, сели на скамьи. Сначала вышел хор бояр, пели да танцевали. За ним выскочила та девочка в красном платьице. Она быстро бегала по проволоке, вертелась.
«Так кувыркаться и я бы, пожалуй, могла, учёба только нужна», — думала я, не отрывая взгляда от акробатки. Смешил ещё клоун, потом вышел хохол со скляницей горилки в руке, запел: «Кумочки-голубочки, здоровеньки булы». Публика покатывалась со смеху. И правда, был он потешный. А тут вылетела на сером коне наездница, ловкая, быстрая. «Хоть и грешно такой голой при народе на коне прыгать, — думала я — а так я тоже могла бы...»
И порешила я разом: «Уйду в балаган и стану акробаткой». Когда мы вышли на площадь, я тотчас же сказала сестре, что хочу стать акробаткой. Дуняша приказала, чтобы я не молола вздору.
Ночевала я у сестры. Всю ночь виделись мне красная девочка и наездница на сером коне. Я представляла себя на их месте и всю ночь горела от моих мыслей пойти завтра к директору балагана и проситься в его театр. Наутро я так и сделала.
Когда пришла я туда, балаганный директор дрессировал лошадей. Сердце стучало, едва сумела я пролепетать мою просьбу. А директор, к моему удивлению, сразу же согласился принять меня, хотя бы сейчас. Он даже не спросил о родителях, откуда я взялась вообще. За руку он подвел меня к вчерашней красной девочке, которая оказалась его дочерью. Тут же был и клоун, и его жена-наездница. Сегодня она не выглядела так красиво, как вчера верхом на коне. А девочку звали Лёля. Она повела меня на квартиру, в номера, которые были против балагана.
В номерах, как видно, жили артисты. Бегали неопрятные детишки директора и клоуна. Пахло керосином и колбасой с чесноком. Лёля указала мне комнату; сказав, что тут живёт она со старшей сестрой и если я приду в балаган, то тоже буду жить с ними.
Странная тоска сжала мне сердце, когда в этой чужой комнате примеряла я голубой, весь в блестках, наряд. Ещё вчера и не думала, что уйду от сестры, не сказав никому, куда иду и зачем. И что подумают мои старушки монахини? А мамочка? И думать не хочу, так мне страшно…
Огни, яркие уборы, музыка, гул толпы, я рассеялась в цирке, но спалось мне у Лели плохо. А утром после чая велели мне надеваться и идти в театр, где ждал нас фотограф. Среди цирковой труппы я стояла в боярском костюме. Дорого бы я дала, чтобы взглянуть теперь на этот портрет.
Как ни странно портрет юной Надежды Винниковой в боярском костюме много лет спустя нашелся. Его в 1970 году включил в свою книгу "Звезды русской эстрады" писатель И.В. Нестьев, а сейчас эта фотография довольно известна...Конечно, "поступить в артистки" Дежке удалось не сразу - ее хватились, принялись искать... Мать, со слезами заявившись в труппу, увезла ее домой. Но свой выбор девушка уже сделала. Оставалось дождаться другого подходящего случая...
Посты из серии "Своими глазами":
Академик М.Н. Тихомиров: http://eho-2013.livejournal.c
http://eho-2013.livejournal.com/979
http://eho-2013.livejournal.com/980
http://eho-2013.livejournal.com/980
Писатель Л.А. Кассиль: http://eho-2013.livejournal.co
http://eho-2013.livejournal.com/990
Journal information